НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ

Блёклый ноябрь завладел трамвайными окнами, укрыл землю густым египетским покрывалом тьмы. Трамвай нёсся сквозь неё как сквозь туннель, где нет времени и пространства. Поздние пассажиры молчаливо сидели или стояли, прислонившись к окнам. Некоторые – закрыв глаза, думая о чём-то своём.

Кондуктор – маленькая, смуглая женщина в белой вязаной шапочке и перчатках с обрезанными пальцами – устало присела. Конец смены. Скоро они отправятся в парк, и она привычно по тёмным улицам побежит домой в уснувшую квартиру. Снег ещё не выпал, а краски ранней осени поблёкли, и за окном темно, хоть глаз выколи.

Перед ней целый день мелькали лица: знакомые, те, с которыми она ездила каждый день, и случайные, те, что появлялись в городской сутолоке и исчезали без следа. По вечерам хотелось закрыть глаза и никого не видеть. Но даже на последних остановках по голосу она различала постоянных спутников, усталых и замкнутых или весёлых и разговорчивых, вопреки позднему часу.

В салон поднялась молодая семья: мать, отец и годовалый малыш. Хотя нет. Пожалуй, был в компании троицы и ещё один не совсем обычный пассажир. По ступенькам, опередив мальчишку в синей куртке с капюшоном и белой опушкой, взлетела пышная связка воздушных шаров, похожая на мыльные пузыри.

У окна пустовало место, но самостоятельный человечек решительно усадил на него мать, а сам стоял, одной рукой держась за поручень, а в другой цепко зажав непокорную леску от шариков.

Молодой отец был, наверное, из тех, кто считает, что из сына нужно растить настоящего мужчину, и немногословно отвечал на бесконечные вопросы: отчего на улице горят огоньки? почему ездит троллейбус? где спят машины? – говоря скорее глазами, чем словами. Мать вечером, после длинного-длинного дня, удовлетворённо наблюдала за своими мужчинами, глядя на них с тихой любящей улыбкой.

Время шло. Люди, выходя на остановках, торопились по домам. Вагон почти опустел. В другом конце напротив мальчика сидела грустная отчего-то девушка, на вид студентка-первокурсница. Кто знает, почему ей взгрустнулось сегодня вечером. Мало ли причин? Да и неважно, но между отцом и сыном произошёл неслышный разговор, и, кивнув, отец принялся распутывать жёсткую леску яркого среди серости фиолетового шарика.

Кондуктор с интересом наблюдала за дружной семейкой. «И зачем это он его отвязывает? – подумала она. – Им ведь и выходить скоро, вон мать уже и к выходу пошла».

Мальчуган, взяв шарик из отцовских рук, нетвёрдо двинулся по проходу и подошёл к грустившей девушке. Он протянул ей большой, гладкий и радужный мыльный пузырь, вместе с ним порхнул мотылёк детской улыбки. Порхнул и утонул в грустных глазах. Где печаль мгновенно сменилась задорным девчоночьим блеском:

– Это мне?! Ой, спасибо!! Только я ведь уже выросла из шариков.

– Да и мы тоже. Но раз уж он подарил. Пусть сам решает – немаленький, – подали голос родители.

– Ну, спасибо тебе, рыцарь, – звонко рассмеялась девушка. Она ловко вышла на улицу. Грусть осталась где-то там, далеко позади.

Улыбнулась и усталая женщина-кондуктор. Тёмные переулки уже не казались мрачными, а в окне её квартиры поджидал тёплый светлячок настольной лампы.

А девушка, та самая, которой маленький рыцарь подарил воздушный шарик, принесла его домой и повесила над письменным столом. Потягиваясь вечером в кровати, она долго улыбалась неожиданному гостю, поселившемуся в её комнате.

Впереди девушку ждала сессия. Самая-самая первая. Самая-самая трудная. Самая-самая важная. А маленький гость, словно заботливый страж, ещё долго оберегал её удачу.

НАДПИСЬ

Конец ноября занавесью метели укрыл синие окна. То тут, то там загорались электрические светлячки городского вечера. В затенённой комнате за большим круглым столом, который в современной квартире казался вещью из другого столетия, расположилась семья, разглядывая только что напечатанные по старинке – в тёмной ванной – снимки.

Как ни странно, но неприхотливая «мыльница» уживалась в этом доме с компьютером, сотовыми телефонами, микроволновой печью, и другими благами двадцать первого века, и менять её на цифровик никто не собирался. В ней словно хранилась частичка энергии пожелтевших от времени фотографий.

На одном из снимков на фоне заснеженного деревянного дома стоял высокий молодой человек в чёрной куртке. Она контрастировала с первым снегом и делала пейзаж по-старинному монохромным.

Сходству с поблёкшей фотографией в деревянной рамке, из тех, что висели на стенах у наших прадедушек, не мешали ни трамваи и троллейбусы (снег засыпал их так, что, казалось, они вот-вот превратятся в конку), ни бетонный забор мышиного цвета, где рядом с предвыборными лозунгами красовалась причудливая, как готическая вязь в Средние века, синяя надпись. Снимали далеко, что именно написано – не разобрать. Буквы, кажется, латинские, походили на иероглифы неведомой тайнописи.

– Зачем ты снялся здесь? Хулиганы намалевали неизвестно что – теперь смотри и думай, – возмутился кто-то из сидевших за столом.

– А мне надпись понравилась. Такая смелая, решительная, вовсе она не хулиганская, хулиганы так смело не пишут. И вкус есть, точно художник писал, – пылко ответил юноша.

На другой день я случайно прогуливалась в том самом месте, где был сделан снимок и прочла: «Do not touch me, you, bastard» – «Отвали, ублюдок». Молодой человек английского не знал.

Странные шутки играют с нами слова. Не понять надпись не так уж страшно, но как не упустить что-то важное, что говорят не только слова, но и символы той культуры, в которой мы живём? Может, и неплохо, что семейная «мыльница» делает кого-то непроницаемым для исписанных заборов.

ПЕРНАТЫЙ РАЗВЕДЧИК

Медное солнце кружилось об руку с осенним ветром. Он шуршал кружевом листвы, разбрызгивал воду в лужах. Яркий сентябрь отцвёл, и кружево поблёкло, измялось – октябрь тяжеловесно шагнул за половину.

Серый асфальт потемнел под кистями дождей. Деревья, растерявшие наряд, выделялись на фоне низкого белёсого неба.

В парке, у замолкшего фонтана, среди узорчатых деревьев стояли два лотка, из тех, какие теперь почти исчезли с улиц. На одном высилась пёстрая груда разноцветных носков, варежек и шарфов – на них, словно птица колибри, перепорхнула радуга увядающих листьев. С лотка торговала женщина в серебристо-сером плаще. Он был длинен и укрывал её с головы до пят, превращая в мокрый ствол гибкого дерева.

Её сосед, молчаливый сдержанный мужчина, чуть старше средних лет, продавал семечки и фисташки. От зябкого осеннего ненастья его защищала короткая куртка цвета тёмного ореха и бесцветная, под стать неспокойному осеннему небу, кепка. Из под неё выбивались встрёпанные, чёрно-пепельные от седины пряди. Нос с горбинкой, обтянутый желтоватой кожей, напоминал птичий клюв.

Решив перекусить, женщина с улыбкой попросила соседа приглядеть за товаром, спросила, не нужно ли чего, и, гулко зацокав каблуками по асфальту, направилась вверх по аллее.

Зябко ёжась и прищуриваясь, он смотрел в небо и прохаживался туда-сюда, тряпичным пугалом разгоняя дерзкие стайки вездесущих воробьёв. Время тянулось медленно, и он смотрел, как движется по ветвям деревьев косой луч заспанного солнца, как удлиняются тени.

На край лотка, того, что принадлежал его молчаливой соседке, уселся встрёпанный воробей и искоса, словно подмигивая, посмотрел на семечки.

На лавочке неподалёку присел мальчишка лет двенадцати. Он задумчиво ел пирожок, рассеянно разглядывал прохожих. Вдруг на глаза ему попалась храбрая птичка. Боясь разгневать сердитого продавца, он улыбнулся уголком рта и сделал вид, что смотрит в другую сторону.

Но тут его окликнули:

– Эй, мальчик, пойди сюда.

– Вы меня? – переспросил тот.

– Да, послушай, купи, пожалуйста, минералки – пить хочется, а я тебя семечками угощу.

– Ладно, – согласился тот и, взяв протянутые деньги, исчез за деревьями. Вообще-то с незнакомыми он не разговаривает. Он вообще мало разговаривает, но с этим сердитым «воробьём» они почти подружились за лето. Мальчишка часто приходил в этот тенистый скверик.

Вернувшись, он увидел, что пернатый храбрец ещё не улетел, а продавец задумался и отчего-то забыл про страшное тряпичное пугало. Протянув обещанную минералку, мальчуган взял у него из рук газетный кулёк с семечками. Они пахли солнцем и солью. Он уселся в стороне и принялся щёлкать их. Время от времени, когда ему казалось, что никто не видит, он бросал семечки, украдкой подзывая птиц. Когда продавец оглядывался, приходилось притворяться, что с усердием читаешь вчерашнюю газету. День близился к вечеру, пора было уходить. Попрощавшись кивком головы с неразговорчивым мужчиной, парень поднялся и заспешил домой. Уже выходя из парка, он вспомнил, что оставил на скамейке кулёк с семечками, и решил вернуться. Поздней осенью темнело рано, и улицы почти опустели, но он жил близко и мог найти дорогу даже на ощупь.

Проходя между деревьями к скамейке, на которой он сидел, мальчишка замер. Убедившись, что никто его не видит, сердитый продавец щедро насыпал угощение тем самым воробьям, которых днём безжалостно отгонял прочь. Может быть, за храбрость разведчика, который так и не улетел, а может, потому, что в душе и сам походил на маленькую неунывающую птицу.