Подборка авторов альманаха «Поделитесь»

Мы терпели эту дикую яблоню долго и раз решили наконец её спилить – так это наше право. Её, по совести говоря, никто не просил вырастать на частном огороде. А она выросла. Да ещё получилась кривая, как кочерга, – ствол её вылез на свет из-под бывшей поленницы. Посередине он лихо загнулся под углом ровнёхонько в девяносто градусов. Вся крона привольно раскинулась над лучшей картофельной плантацией. Крона у яблони была многообещающая. Только в ожидании столь же обильных плодов мы позволяли дереву расти. Но плоды не появлялись уже который год.

В первый же тёплый день я вооружилась пилой и направилась к яблоне. Она выглядела жалко. Ствол был весь мокрый, будто даже слезился возле сучков. Кора облезала клочьями. На почки не было даже намёка, хотя по всему селу деревья уже опушились листьями. Я постояла-постояла с пилой, да и ушла. Зачем тратить силы? Сама засохнет.

Но яблоня оказалась упрямой. Как-то незаметно, за несколько дней, она зазеленела. Пока я добиралась до неё, появились почки, и яблоня впервые зацвела.

Народный суд в двух лицах – моём и Тимкином – вынес снисходительный вердикт: яблоне даётся испытательный срок. Если в течение года она снабжает нас количеством яблок, достаточным на пять литров компота, мы признаём её садовой культурой и начинаем обхаживать. Иначе – смертная казнь без права на помилование.

Яблоня, кажется, поняла, что намерения у нас серьёзные. Она цвела старательно.

В июле завязались яблочки. Я начала потирать руки и даже купила в «Универсаме» пятикилограммовый пакет дешёвого сахара. Тимка начал курсировать вокруг дерева ещё в начале августа, невзирая на мой строжайший запрет: зеленцы не есть.

Я уже начала подумывать, что яблоню можно будет привить. А что – позвать Рыжова, он в этом разбирается. Он, говорят, даже сливу плодоносить заставил. В нашей-то холодрыге.

На время я отвлеклась от грандиозных планов – в конце лета особенно некогда раздумываться.

Как-то я шла около яблони, подняла голову – батюшки мои! Яблоня одурела! На каждой ветке наливалось по десять, по пятнадцать зелёных шариков… Они росли почти кистями – как смородина. Каждый – размером с хороший кукиш… Я никогда такого не видела.

Подошёл Тимка.

– Много? Ведь очень много, да?

И облизнулся.

Тимка явно желал в очередной раз продегустировать яблоки. Я сорвала яблоко покрупнее и разрезала пополам. Семечки были ещё беловатые, но на вкус фрукт оказался вполне приличный.

– На днях будем первый урожай снимать!

Мы единогласно постановили: яблоню признаём своей. Тимка геройски посулился ежевечерне поливать её в следующем году. Я заявила, что завтра же схожу к Рыжову и наведу справки насчёт прививки.

Перед сном я не удержалась, и ещё раз подошла к дереву. Я осторожно положила руку на кору. Подул ветер. Яблоня заворковала мягким стукотком. Это яблоки ударялись друг о друга. Дерево не могло шелестеть – листьев на нём почти не было. Яблоки – сплошняком…

Я пощекотала яблоню у изгиба – так щекочут за ухом кошек. «Теперь ты домашняя. Мы тебя приручили», – умиротворённо подумала я.

– Мам, яблоня!

– Что яблоня?

– Всё.

Тимка потянул меня за руку в огород.

– Да погоди ты, – я вытерла руки о фартук. – Ну, теперь пошли.

Там, где вчера стояла яблоня-кочерга, свечкой высился прямой обломок. У наших ног лежала крона. Вместе с яблоками. Они оказались слишком тяжёлыми.

Тимка дёрнул меня за рукав:

– Чего с ней делать?

– Иди за корзиной, – распорядилась я. – Там, в коридоре, на диване, знаешь.

А потом мы, присев на корточки, воровато складывали в корзину урожай. Она наполнилась быстро. Тимка сбегал ещё за ведром, потом за вторым…

Сегодня вечером буду варить компот. Какие там пять – все пятнадцать литров выйдет. Только не по себе мне как-то брать в руки эти яблоки. Твёрдые они, холодные. Хотя ведь яблоки – они всегда такие, правда?

---

* * * Деревья даже вечером цветут. Вся улица – в доверчиво-зелёном. Я тоже осторожно прорасту Чуть клейкими листочками в бутонах. Взгляну на хитрый солнечный прищур, Подумаю: «Как славно жить на свете!» Пойду во двор. И корни там пущу. Перед твоим окошком, что на третьем. Осенние стихи Месяц вересень, и ночами, Если только это не снится, Землю будто слегка качает, А в домах скрипят половицы. Кто шевелит под нами Землю? Тот, кто держит е¸, как крышу. Может, осенью сам он дремлет И неровно, рывками, дышит. Или хочет он нам напомнить О себе, навсегда забытом. Он же старый, а груз огромный – Подержи-ка с радикулитом… Листопад Откуда столько перьев на траве? Над нами бьются ж¸лтые жар-птицы. Их крылья то и дело застят свет: Уж если биться, насмерть нужно биться. Конечно, если бой, то будет кровь. Когтями птицы в бок друг друга колют. На жёлтых перьях – красное перо, Пропитанное капельками боли. Люди – они хорошие… Люди – они хорошие. Их просто недолюбили, И они обросли, заброшенные, Порядочным слоем пыли. Мы слабые, будто выжатые, Мы говорим сквозь зубы. Какие там чувства к ближнему – Себя-то – и то не любим. Но даже самый затасканный, Пропившийся человечек Верит, что кто-то ласково Ему вдруг расправит плечи. Дмитрий Наумченко Ты подарила мне рассвет Ты подарила мне рассвет, И я тебя благодарю! Ты подарила мне любовь И жизни новую зарю… Поверь мне – сбудутся мечты! Исчезнет боль, уйдёт и страх. И будем вечно вместе мы – И на земле, и в небесах. Ирина Петрухина * * * Посвящается друзьям Кто страданье людей понимает, Кто умеет страданье – делить, Кто от чистого сердца прощает – Тот действительно может любить! Наталья Толок * * * Рушились седьмые небеса, Обдавая яркой звёздной пылью. Руки, плечи, губы и глаза Из мечты внезапно стали былью. Сколько было сломано преград – Тяжких, грубых, непреодолимых, Их размыл искристый водопад Твоих слов – неверных, но любимых. Счастье мощно било через край, Преданность и верность бесконечны, Мне казалось – я попала в рай, Оказалось – в ледяную вечность. Я хочу, чтобы моя душа Открывалась осторожно свету, Не лукавствуя и не спеша, Наслаждалась мудрым бы советом, Я хочу искать и познавать, Упиваясь влагой вечных мыслей, Словно хрупкий ларчик, наполнять Жизнь свою неугасимым смыслом. * * * Не бойтесь позитивных перемен, Наполненных прозрачно-чистым смыслом, И ничего не требуйте взамен Оставленного в прошлом – даже в мыслях. Не уставайте тех благодарить, Кто протянул вам дружественно руку, Пускай сейчас им нечего дарить, Добро – оно всегда идёт по кругу, Умейте делать и умейте ждать: Порой и ожидание – искусство, Не получилось – вновь и вновь, опять, И лишь тогда в душе возникнет чувство, Что извлечён полезнейший урок, Что пройдена тобою не напрасно Одна из многочисленных дорог, Ведущая к покою, миру, счастью!

В далёкой-далёкой стране Весёлогномии (она называлась так потому, что её населяло множество весёлых гномиков) жил-был гномик, которого звали Капелькин. Он был очень жизнерадостным, и поэтому жители страны часто рано поутру могли видеть его напевающим себе под нос мотивчик какой-то весёлой песенки или под треньканье звонких бубенцов на своём колпаке (которые его очень смешили!) со смехом бегающим вокруг своего маленького дома.

Устав, гномик заходил в дом, чтобы немного отдохнуть. А там всё было необычайно красиво: посреди комнаты стояла крохотная кроватка, покрытая белоснежным кружевным покрывалом и убранная множеством подушечек, расшитых диковинными узорами; поодаль стоял трельяж, заставленный керамическими фигурками животных, которых Капелькин очень любил; завершал обстановку стол с кухонными принадлежностями на нём и маленьким старинным канделябром с несколькими подсвечниками…

Вот так и жил Капелькин, с необыкновенной радостью встречая каждый новый рассвет, трудясь, когда позволяла погода, в небольшом огородике и заготавливая себе на зиму овощи. И всё бы хорошо, да только стал замечать Капелькин неладное: запечалился что-то народ, всё реже на лицах гномиков стала появляться улыбка, всё злее становилось выражение их глаз…

И вот однажды, выйдя из дома на утреннюю пробежку, Капелькин заметил, как два гномика из соседних домов молотили друг друга палками и осыпали ругательствами. Ужаснулся Капелькин, подбежал, спросил:

– Что случилось?

– Он разбил миску моей собаки, – ответил один.

– Твоя проклятая собака сама её разбила, – кричал другой, – а ты не хочешь этого признать! Тебе денег жалко на новую миску, и ты хочешь

у меня их взять!

– Как бы не так! – шипел первый, не переставая орудовать палкой.

«Что же делать?» – думал Капелькин, пытаясь их разнять. Наконец, придумав, Капелькин побежал в магазин, там купил миску и вернулся обратно. Отдав одному миску, он кое-как успокоил другого.

Гномик вернулся домой и в раздумьях ходил весь остаток дня. Только поздней ночью он забылся глубоким сном.

Следующий день был точной копией предыдущего, только намного больше стало рассвирепевших, орущих друг на друга гномиков. И так дни пошли за днями, недели – за неделями; Капелькин уже ничего не мог поделать и лишь с замирающим сердцем, с красными от слёз глазами наблюдал за суетой и разрухой, которую творили сами гномики.

И вот надоело Капелькину сидеть сложа руки, решил он поискать заплутавшее добро, покинувшее их страну.

Собрался Капелькин в дорогу, взяв с собою лишь баклагу воды и каравай хлеба да старый меч, забытый кем-то в заброшенном хлеву, и тот же час пустился в путь.

Долго ли, коротко ли шёл гномик по лесам и долам, и вот начало смеркаться. Капелькин устал, выбрал дерево пораскидистей, свернулся калачиком и уснул под ним.

Приходит к нему во сне дева невиданной красоты и молвит: «Знаю я твою печаль, но только трудно тебе будет, нелёгкую взял ты на себя задачу и можешь надеяться лишь на выносливость и удачу! Идёшь ты в верном направлении и вскоре увидишь реки ты течение, и коль покажешь ты своё стремление и хватит у тебя умения ту реку переплыть – вернёшь народу ты добро и никогда уж не покинет их оно».

Сказала так прекрасная дева и исчезла. Проснулся гномик и сказал сам себе: «Я сделаю всё возможное и даже невозможное, во что бы то ни стало спасу свою страну и свой народ!»

А над головой гномика светило солнце, согревая его своими ласковыми лучами, и весело щебетали маленькие пташки, словно стараясь подбодрить Капелькина. Долго-долго шёл гномик, уж стала кончаться вода в баклаге, был съеден последний остаток хлеба, и, вот беда, солнце, которое так бережно грело, теперь нещадно палило… Чем дальше шёл гномик, тем беспощаднее становилось солнце, он падал, измученный жаждой, но упрямо вставал и шёл дальше.

И когда у него почти не осталось сил, он вдруг увидел реку и, подойдя к ней, припал губами к воде. Но вода оказалась нестерпимо горячей, и что-то огромное, такое чёрное и страшное, похожее на дождевую тучу, с громким рыком вынырнуло оттуда.

– Кто посмел нарушить покой в моих владениях?! – злобно, капая зелёной слюной, прорычало Чудовище.

– Я! – смело сказал Капелькин, у которого вновь появились силы.

– Ты?! – с трудом разглядев гномика, удивилось Чудовище. – Да я тебя сейчас растопчу!!! – и с этими словами Чудовище вынуло из воды свою исполинскую лапищу, один коготь которой был раз в десять больше Капелькина.

– Не спеши!- ловко увёртываясь от неё, прокричал Капелькин.

– Ха-ха! Какой смелый! – усмехнулось Чудовище. – Ты один такой остался в своей Весёлогномии, а я уж думал, что на славу потрудился! Ошибочка вышла, ну ничего! Уж с такой мелюзгой, как ты, я справлюсь!

– Так, значит, это ты довёл наш народ до такого?! – краснея от гнева, произнёс Капелькин.

– Нет ничего лучше, чем наблюдать, как ваш народец становится таким же, как я! И к тому же, чем больше я забираю добра, улыбок, смеха и веселья, тем сильнее становится моё величество! – злобно усмехнулось Чудовище.

Не в силах выдержать подобных речей, Капелькин изловчился, подпрыгнул и пребольно ткнул маленьким мечом наглеца прямо в торчащую из воды лапищу. Чудовище отвратительно взвизгнуло и в ответ так ударило смелого гномика, что тот кубарем покатился по земле, но тут же вскочил и с новой силой ринулся на Чудовище. Но даже теперь доброта гномика дала о себе знать, он остановился и спросил:

– А, может, ты отдашь мне украденное и я оставлю тебя? И ты, может быть, со временем научишься жить со всеми в мире и согласии? – с надеждой в голосе добавил Капелькин.

– Возьмёшь, если сможешь! А сам я тебе его не отдам! – зло заскрежетав зубами, ответило Чудовище, и их неравная битва вновь продолжилась. Неизвестно, остался бы жив Капелькин или нет, но тут подул ветер и поднял гномика на один уровень с Чудовищем. Капелькин попал чудовищу в глаз, и его, скорчившегося от боли, отнесло на другой берег реки. Оно силилось встать, но не могло, так как запуталось в густых ветках дерева, которое стояло на берегу. Изрыгая проклятия, Чудовище барахталось в них, ещё больше запутываясь, а Капелькин тем временем переплыл реку и подошёл к дереву.

– Милое деревце! – произнес он – Не подскажешь ли ты мне, где Чудовище прячет всё украденное у гномиков добро?

– Мои корни уходят вглубь реки, плыви, придерживаясь за них, и как раз подплывёшь к его дому.

Поблагодарив дерево, Капелькин поплыл. Наконец он добрался до дома Чудовища – это был чёрный-чёрный дом с большим количеством коридоров, по которым то и дело проползали шипящие существа, похожие на змей, и бегали огромные чёрные лохматые пауки с выпученными большими глазищами – это были домашние животные Чудовища…

Обыскав весь дом, Капелькин нашёл чёрный ящик с надписью «Добро» и, взяв его, поспешил назад. И тут он увидел Чудовище, которое жалостливо выло, пуская слюну на свою лапищу, и прикладывало её к повреждённому глазу… Увидев в руках гномика заветный ящичек, оно начало что-то ворчать, недовольно вздымало свою грудь, да так, что воды реки заходили волнами. В глазах его вновь появились недобрые искорки. Чудовище злилось всё больше и больше и вдруг… лопнуло.

А гномик снова тронулся в путь, спеша вернуться в страну. Уже идя тропкой, ведущей к его дому, почувствовал, что в ящичке что-то зашевелилось. Оттуда вылетело что-то такое мягкое, белое и пушистое, распалось на миллиарды пушинок – это и было добро! В тот же миг в Весёлогномии и еще во многих деревнях и городах все вновь стали добрыми, весёлыми и жизнерадостными. А Капелькин жил ещё много лет – жил, занимаясь любимым земледелием.